Неточные совпадения
Княгиня Бетси, не дождавшись конца последнего акта, уехала из театра. Только что успела она войти в свою уборную, обсыпать свое длинное бледное лицо пудрой, стереть ее, оправиться и приказать
чай в большой гостиной, как уж одна за другою стали подъезжать кареты
к ее огромному дому на Большой Морской. Гости
выходили на широкий подъезд, и тучный швейцар, читающий по утрам, для назидания прохожих, за стеклянною дверью газеты, беззвучно отворял эту огромную дверь, пропуская мимо себя приезжавших.
К чаю больших Долли
вышла из своей комнаты. Степан Аркадьич не
выходил. Он, должно быть,
вышел из комнаты жены задним ходом.
— Ну, так до свиданья. Ты заедешь
чай пить, и прекрасно! — сказала она и
вышла, сияющая и веселая. Но, как только она перестала видеть его, она почувствовала то место на руке,
к которому прикоснулись его губы, и с отвращением вздрогнула.
Как только человек, установив
чай,
вышел из комнаты, Алексей Александрович встал и пошел
к письменному столу.
«Впрочем, это дело кончено, нечего думать об этом», сказал себе Алексей Александрович. И, думая только о предстоящем отъезде и деле ревизии, он вошел в свой нумер и спросил у провожавшего швейцара, где его лакей; швейцар сказал, что лакей только что
вышел. Алексей Александрович велел себе подать
чаю, сел
к столу и, взяв Фрума, стал соображать маршрут путешествия.
Поздно уже, почти в сумерки, возвратился он
к себе в гостиницу, из которой было
вышел в таком хорошем расположении духа, и от скуки велел подать себе
чаю.
— Когда роешься в книгах — время течет незаметно, и вот я опоздал домой
к чаю, — говорил он,
выйдя на улицу, морщась от солнца. В разбухшей, измятой шляпе, в пальто, слишком широком и длинном для него, он был похож на банкрота купца, который долго сидел в тюрьме и только что
вышел оттуда. Он шагал важно, как гусь, держа руки в карманах, длинные рукава пальто смялись глубокими складками. Рыжие щеки Томилина сыто округлились, голос звучал уверенно, и в словах его Клим слышал строгость наставника.
Придя
к себе, он запер дверь, лег и пролежал до вечернего
чая, а когда
вышел в столовую, там, как часовой, ходила Спивак, тонкая и стройная после родов, с пополневшей грудью. Она поздоровалась с ласковым равнодушием старой знакомой, нашла, что Клим сильно похудел, и продолжала говорить Вере Петровне, сидевшей у самовара...
— Пойдемте
чай пить, — предложила жена. Самгин отказался, не желая встречи с Кутузовым,
вышел на улицу, в сумрачный холод короткого зимнего дня. Раздраженный бесплодным визитом
к богатому барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали фонари, как бы догоняя людей.
Иногда он заглядывал в столовую, и Самгин чувствовал на себе его острый взгляд. Когда он, подойдя
к столу, пил остывший
чай, Самгин разглядел в кармане его пиджака ручку револьвера, и это ему показалось смешным. Закусив, он
вышел в большую комнату, ожидая видеть там новых людей, но люди были все те же, прибавился только один, с забинтованной рукой на перевязи из мохнатого полотенца.
Клим первым
вышел в столовую
к чаю, в доме было тихо, все, очевидно, спали, только наверху, у Варавки, где жил доктор Любомудров, кто-то возился. Через две-три минуты в столовую заглянула Варвара, уже одетая, причесанная.
Про Веру сказали тоже, когда послали ее звать
к чаю, что она не придет. А ужинать просила оставить ей, говоря, что пришлет, если захочет есть. Никто не видал, как она
вышла, кроме Райского.
К нам навстречу
вышли станционный смотритель и казак Малышев; один звал пить
чай, другой — ужинать, и оба угостили прекрасно.
Хозяин мирно почивает; он не проснулся, когда посланная от барыни Парашка будить
к чаю, после троекратного тщетного зова, потолкала спящего хотя женскими, но довольно жесткими кулаками в ребра; даже когда слуга в деревенских сапогах, на солидных подошвах, с гвоздями, трижды входил и
выходил, потрясая половицы.
Поговорив об этом, докурив папиросы и допив
чай, сенаторы
вышли в залу заседаний, объявили решение по предшествующему делу и приступили
к делу Масловой.
Когда Корней ушел с прибором, Нехлюдов подошел было
к самовару, чтобы засыпать
чай, но, услыхав шаги Аграфены Петровны, поспешно, чтобы не видать ее,
вышел в гостиную, затворив за собой дверь.
Поутру
вышел, словно угорелый; вошел
к ней опять в комнату уже днем, после
чаю.
Он замолчал. Подали
чай. Татьяна Ильинична встала с своего места и села поближе
к нам. В течение вечера она несколько раз без шума
выходила и так же тихо возвращалась. В комнате воцарилось молчание. Овсяников важно и медленно выпивал чашку за чашкой.
Подкрепив силы
чаем с хлебом, часов в 11 утра мы пошли вверх по реке Сальной. По этой речке можно дойти до хребта Сихотэ-Алинь. Здесь он ближе всего подходит
к морю. Со стороны Арзамасовки подъем на него крутой, а с западной стороны — пологий. Весь хребет покрыт густым смешанным лесом. Перевал будет на реке Ли-Фудзин, по которой мы
вышли с реки Улахе
к заливу Ольги.
Через час я вернулся
к своим. Марченко уже согрел
чай и ожидал моего возвращения. Утолив жажду, мы сели в лодку и поплыли дальше. Желая пополнить свой дневник, я спросил Дерсу, следы каких животных он видел в долине Лефу с тех пор, как мы
вышли из гор и начались болота. Он отвечал, что в этих местах держатся козули, енотовидные собаки, барсуки, волки, лисицы, зайцы, хорьки, выдры, водяные крысы, мыши и землеройки.
Никто, не исключая и детей, до звезды не ел: обедать подавали не ранее пятого часа, но отец обыкновенно и
к обеду не
выходил, а ограничивался двумя чашками
чая, которые выпивал после всенощной на сон грядущий.
Матушка частенько подходила
к дверям заповедных комнат, прислушивалась, но войти не осмеливалась. В доме мгновенно все стихло, даже в отдаленных комнатах ходили на цыпочках и говорили шепотом. Наконец часов около девяти
вышла от дедушки Настасья и сообщила, что старик напился
чаю и лег спать.
Лизавета Прокофьевна слегла в постель и
вышла только
к чаю,
к тому времени, когда ожидали князя.
Марья плохо помнила, как ушел Матюшка. У нее сладко кружилась голова, дрожали ноги, опускались руки… Хотела плакать и смеяться, а тут еще свой бабий страх. Вот сейчас она честная мужняя жена, а
выйдет в лес — и пропала… Вспомнив про объятия Матюшки, она сердито отплюнулась. Вот охальник! Потом Марья вдруг расплакалась. Присела
к окну, облокотилась и залилась рекой. Семеныч, завернувший вечерком напиться
чаю, нашел жену с заплаканным лицом.
— Что ж за глупость! Известно, папенька из сидельцев
вышли, Аксинья Ивановна! — вступается Боченков и, обращаясь
к госпоже Хрептюгиной, прибавляет: — Это вы правильно, Анна Тимофевна, сказали: Ивану Онуфричу денно и нощно бога молить следует за то, что он его, царь небесный, в большие люди произвел. Кабы не бог, так где бы вам родословной-то теперь своей искать? В червивом царстве, в мушином государстве? А теперь вот Иван Онуфрич, поди-кось, от римских цезарей,
чай, себя по женской линии производит!
Калинович, чего прежде никогда не бывало, прошел прямо
к ней; и что они говорили между собою — неизвестно, но только Настенька
вышла в гостиную разливать
чай с довольно спокойным выражением в лице, хоть и с заплаканными глазами.
Сели за покер и на этот раз. Вера, не принимавшая участия в игре, хотела
выйти на террасу, где накрывали
к чаю, но вдруг ее с несколько таинственным видом вызвала из гостиной горничная.
Поутру Катрин думала нежностью поправить дело и до
чаю еще
вышла в кабинет
к мужу. Ченцов, одетый в охотничий костюм, сидел, насупившись, перед туалетным столом.
Вслед за тем каждое послеобеда почтенный аптекарь укладывался спать, пани же Вибель
выходила в сад,
к ней являлся Аггей Никитич, и они отправлялись в беседку изучать исторические факты масонства;
к чаю неофиты возвращались в дом, где их уже ожидал Вибель, сидя за самоваром с трубкой в зубах и держа на коленях кота.
На третий день он
вышел к утреннему
чаю не в халате, как обыкновенно, а одетый по-праздничному в сюртук, как он всегда делал, когда намеревался приступить
к чему-нибудь решительному.
— Ну нет, это дудки! И на порог
к себе его не пущу! Не только хлеба — воды ему, постылому, не
вышлю! И люди меня за это не осудят, и Бог не накажет. На-тко! дом прожил, имение прожил — да разве я крепостная его, чтобы всю жизнь на него одного припасать?
Чай, у меня и другие дети есть!
Он
выходит из лавки на террасу, умирающий от старческой слабости, обиженный недоверием
к его оценке. Приказчик платит за икону несколько рублей, продавец уходит, низко поклонясь Петру Васильевичу; меня посылают в трактир за кипятком для
чая; возвратясь, я застаю начетчика бодрым, веселым; любовно разглядывая покупку, он учит приказчика...
Любонька в людской, если б и узнала со временем о своем рождении, понятия ее были бы так тесны, душа спала бы таким непробудимым сном, что из этого ничего бы не
вышло; вероятно, Алексей Абрамович, чтобы вполне примириться с совестью, дал бы ей отпускную и, может быть, тысячу-другую приданого; она была бы при своих понятиях чрезвычайно счастлива,
вышла бы замуж за купца третьей гильдии, носила бы шелковый платок на макушке, пила бы по двенадцати чашек цветочного
чая и народила бы целую семью купчиков; иногда приходила бы она в гости
к дворечихе Негрова и видела бы с удовольствием, как на нее с завистью смотрят ее бывшие подруги.
Однажды под вечер, когда Татьяна Власьевна в постели пила
чай, а Нюша сидела около нее на низенькой скамеечке, в комнату вошел Гордей Евстратыч. Взглянув на лицо сына, старуха выпустила из рук блюдечко и облилась горячим
чаем; она почувствовала разом, что «милушка» не с добром
к ней пришел. И вид у него был какой-то такой совсем особенный… Во время болезни Гордей Евстратыч заходил проведать больную мать раза два, и то на минуту. Нюша догадалась, что она здесь лишняя, и
вышла.
Яков относился
к девочке ещё более заботливо, чем прежде. Он постоянно таскал ей из дома куски хлеба и мяса,
чай, сахар, керосин в бутылках из-под пива, иногда давал деньги, оставшиеся от покупки книг. Он привык делать всё это, и всё
выходило у него как-то незаметно, а Маша относилась
к его заботам как
к чему-то вполне естественному и тоже не замечала их.
Силан. Что ходить-то! Он сам на крыльцо
выйдет. Он целый день на крыльце сидит, все на дорогу смотрит. И какой зоркий на беспашпортных! Хоть сто человек-артель вали, как сейчас воззрится да поманит кого
к себе: «А поди-ка сюда, друг любезный!» Так тут и есть. (Почесывает затылок). А то пойти! (Подходит
к городническому дому). Аристарх. Что только за дела у нас в городе! Ну, уж обыватели! Самоеды! Да и те,
чай, обходительнее. Ишь ты, чудное дело какое! Ну-ка! Господи благослови! (Закидывает удочку).
В одно прекрасное утро корнет
выходит к утреннему
чаю и объявляет жене...
На другой день поутру, когда мы оделись и пришли пить
чай в дом, Иван Ипатыч, против обыкновения,
вышел к нам, объяснил мою вину Манасеиным и Елагину, приказал им идти в гимназию, а меня лишил
чаю, велел остаться дома, идти во флигель, раздеться, лечь в постель и пролежать в ней до вечера, а вместо завтрака и обеда велел дать мне ломоть хлеба и стакан воды.
— Там! — ответил Колесников, придвигая стакан
чаю. — Вы, того-этого, предложили убить нашего Телепнева, а наши-то взяли и отказались. Я тогда же из комитета и
вышел: «Ну вас, говорю,
к черту, дураки! Как же так не разобрать, какой человек может, говорю, а какой не может?» Только они это врали, они просто струсили.
Собрался наконец с силами и, перестав улыбаться, решительно подошел
к тем окнам, что
выходят из столовой: слава Богу! Стол, крытый скатертью, чайная посуда, хотя пока никого и нет, может быть, еще не пили, еще только собираются пить
чай. С трудом разбирается глаз от волнения, но что-то странное смущает его, какие-то пустяки: то ли поваленный стакан, и что-то грязное, неряшливое, необычное для ихнего стола, то ли незнакомый узор скатерти…
В тот день, когда она шутя завила себе в первый раз локоны и
вышла так
к чаю, сестра ее и Фридрих Фридрихович невольно вскрикнули, а дети бросились за кресло Берты Ивановны и шептали...
«
Чай он, мой голубчик, — продолжала солдатка, — там либо с голоду помер, либо
вышел да попался в руки душегубам… а ты, нечесанная голова, и не подумал об этом!.. да знаешь ли, что за это тебя черти на том свете живого зажарят… вот родила я какого негодяя, на свою голову… уж кабы знала, не видать бы твоему отцу от меня ни
к…..а!» — и снова тяжкие кулаки ее застучали о спину и зубы несчастного, который, прижавшись
к печи, закрывал голову руками и только по временам испускал стоны почти нечеловеческие.
Наглядным доказательством участия, возбуждаемого Аполлоном Григорьевым в преподавателях, может служить то обстоятельство, что малообщительный декан Никита Иванович Крылов, — недавно женившийся на красавице Люб. Фед. Корш,
выходя с лекции, пригласил Аполлона в следующее воскресенье
к себе пить
чай.
Подходило время
к весне. В полку вместе с принятием его бароном Бюлером произошли значительные перемены.
Вышел в отставку полковой казначей Иосиф Безрадецкий, удержавший из первого моего офицерского жалованья деньги за юнкерскую обмундировку. Когда я ему объяснил, что заплатил закройщику Лихоте сто рублей, т. е. чуть не втрое против казенной стоимости сукна, Безрадецкий сказал, что всем юнкерам строится обмундировка в полковой швальне на их счет, а что, вероятно, я дал Лихоте сто рублей на
чай.
Я стоял оплеванный. Ватага шумно
выходила из комнаты, Трудолюбов затянул какую-то глупую песню. Симонов остался на крошечную минутку, чтоб дать на
чай слугам. Я вдруг подошел
к нему.
Прасковья никак не могла привыкнуть
к тому, что ее дочь выдана за богатого, и когда приходила, то робко жалась в сенях, улыбалась просительно, и ей
высылали чаю и сахару.
Он был уже вдов, был уже в отставке, уже не щеголял, не хвастал, не задирался, любил только пить
чай и болтать за ним всякий вздор; ходил по комнате, поправлял сальный огарок; аккуратно по истечении каждого месяца наведывался
к своим жильцам за деньгами;
выходил на улицу с ключом в руке, для того, чтобы посмотреть на крышу своего дома; выгонял несколько раз дворника из его конуры, куда он запрятывался спать; одним словом, человек в отставке, которому после всей забубенной жизни и тряски на перекладных остаются одни пошлые привычки.
Как-то утром они о чем-то повздорили. Таня заплакала и ушла
к себе в комнату. Она не
выходила ни обедать, ни
чай пить. Егор Семеныч сначала ходил важный, надутый, как бы желая дать понять, что для него интересы справедливости и порядка выше всего на свете, но скоро не выдержал характера и пал духом. Он печально бродил по парку и все вздыхал: «Ах, боже мой, боже мой!» — и за обедом не съел ни одной крошки. Наконец, виноватый, замученный совестью, он постучал в запертую дверь и позвал робко...
На другой день она встала бледнее обыкновенного, в десять часов
вышла в гостиную, разливала сама
чай по обыкновению. Когда убрали со стола, отец ее уехал
к должности, мать села за работу, она пошла в свою комнату: проходя через залу, ей встретился лакей.
— Алексею Ивановичу петь, maman, Алексей Иванович хочет спеть! — закричали почти все девицы, теснясь
к роялю, за который самоуверенно усаживался Вельчанинов, располагаясь сам себе аккомпанировать.
Вышли и старики и Катерина Федосеевна, сидевшая с ними и разливавшая
чай.